Совет по правам одного человека. Николай Сванидзе о том, как Путин повторяет ошибки Николая II - «Мнения»

На прошлой неделе Владимир Путин исключил из состава Совета по правам человека журналиста Николая Сванидзе, правозащитника Игоря Каляпина и директора информационно-аналитического центра «Сова» Александра Верховского. Николай Сванидзе считает, что, хотя СПЧ изначально был лишь муляжом демократического института, примерно как Государственная Дума в дореволюционной России, его окончательная «зачистка» лишний раз подтверждает: Путин, подобно Николаю II, не оставляет никакого очага политической жизни, помимо своей бюрократии, и тем самым делает революцию почти неизбежной.

Если бы в Блистательной Порте веке в XVII султан решил учредить Совет по правам человека, то понятно, права какого человека подразумевались бы. Совет состоял бы из янычар. Времена и нравы были мужественные и простые, без лицемерия.

С тех пор утекло много воды, и схожие с султанским режимы в настоящее время вынуждены возводить декорации. В советы нынче вводят не янычар, а гражданских или хотя бы тех, кто одет в штатское, а табельный ятаган оставляет дома.

Сам по себе Совет по правам человека — штука экзотическая. Там, где действуют реальные институты — парламент, суд, пресса, выборы, там, где властвует закон, — права человека защищаются без спецсовета при начальнике. Если институты не действуют, то от этого Совета проку не много.

С другой стороны, когда институты не действуют, страна живет по понятиям, причем по понятиям первого лица. Прямой доступ к этому лицу позволяет иногда, не системно, но кому-то помочь. В этом — большой соблазн. Но и эта во многом иллюзорная возможность при ужесточении самодержавия сходит на нет. Режим упрощается, его стилистика становится прямолинейной и грубой, любая структура принимает законченный откровенный бюрократический вид. А во время войны — военно-бюрократический.

В российской истории все связанное с бюрократией, как правило, имеет негативную коннотацию.

2 июня 1915 года заводчик, финансист, миллионер Алексей Иванович Путилов имел беседу с французским послом Морисом Палеологом. Закурив сигару, Путилов сказал:

Действительно, незавидное зрелище, когда огромная страна имеет такое незатейливое устройство.

Правда, справедливости ради надо сказать, что русский царизм сделал над собой невероятное усилие и допустил создание парламента в лице Думы. Хотя для этого царю потребовалось пережить личный ужас во время первой в России революции, ужас вплоть до намерения уйти с престола. Не бросать престол Николая уговорил Распутин, а подписать Манифест о гражданских и политических свободах фактически заставил премьер-министр Витте.

Сам Николай искренне не понимал, в чем надобность Государственной Думы, и тем более не осознавал, какую страховку она может обеспечить ему в случае политического кризиса. Считал: хотят Думу — пусть будет картонная игрушка.

Сам Николай искренне не понимал, в чем надобность Государственной Думы

В старой, понятной Николаю России такого не было: множество политических партий, межпартийные союзы, альянсы с людьми из бизнеса, разговоры о правительстве общественного доверия — и уж просто конец света, когда заводчики сами втягивают своих рабочих в общественную деятельность.

Россия второго десятилетия XX века располагала большим бизнес-сообществом, но Николай и в нем не видел потенциального союзника. Вполне вероятно, что это было пренебрежение барина к бывшим крепостным, выбившимся в богачи. Но в начале XX века такой взгляд был явно недостаточен для главы государства, где крупный частный бизнес обеспечивает рекордные темпы экономического роста и неизбежно будет стремиться к политическому влиянию, а для этого захочет иметь парламент с реальными полномочиями.

Главный запрос русской буржуазии — обеспечить открытые общие правила игры в бизнесе.

Вроде бы задача локальная, но на самом деле — абсолютно революционная. В перспективе ее успешное решение могло бы привести к нормальному ограничению самодержавия. Но в тот момент дело было не в царе. Наиболее активные, говоря сегодняшним языком, креативные силы российского общества имели куда более серьезного противника, чем царь. А именно бюрократию, которая в Российской империи была сильнее самодержца. И она встала на дыбы.

У бюрократии начала XX века, прежде всего петербургской, были свои конкретные экономические интересы. Высшее чиновничество и двор, включая большое Романовское семейство, давно состояли в советах директоров крупных коммерческих структур, владели акциями, ценными бумагами, играли на бирже. Плюс коррупция. И главное, в силу близости к трону высшая бюрократия имела доступ к государственным кредитам. То есть к тем самым свободным деньгам, за которые для развития своего бизнеса бились прежде всего московские гиганты, вроде Рябушинского и Второва.

Высшее чиновничество состояло в советах директоров, владело акциями, играло на бирже

Их бизнес из-за питерской бюрократии терял перспективу. Именно поэтому в первую очередь московский бизнес (питерский бизнес больше связан со столичным чиновничеством) желал политического влияния через Государственную Думу, расширения ее полномочий, назначения ею министров, контроля за бюджетом и дальше по списку. И даже в военном 1915 году попытки в этом направлении продолжались.

Путилов, свидетель этой безуспешной борьбы, беседуя с французским послом, знал, что говорил про питерскую бюрократию: она легко сдаст государя при первых признаках его ослабления, в нем просто не будет никакой практической необходимости. А другой поддержки у государя не окажется. К тому же он ввязался в Мировую войну.

Питерская бюрократия легко сдаст государя при первых признаках его ослабления

Прежде всего, от эйфории. По причине экономического и демографического подъема в стране инстинкт государственного самосохранения ослабел, захотелось военных побед. Силовики всячески поддерживали это желание и напрямую требовали у царя денег.

Категорически против был премьер-министр Коковцов — последний из славной троицы сильных российских премьеров после Витте и Столыпина. Витте в свое время высказал крамольную мысль:

Коковцов разделял эту позицию и был уволен Николаем. Узнав об увольнении, вдовствующая императрица мать Николая сказала:

Коковцов заранее предвидел еще одно скверное обстоятельство. Гонка вооружений, демонстрация ее успехов вселит в массовое сознание мысль о том, что война неизбежна и будет удачной. Нервное возбуждение поднимется так высоко, что захлестнет даже самых убежденных противников войны. Премьер Коковцов как в воду глядел. Массовый патриотический восторг в начале войны опьянит всех, но похмелье будет страшным. Николай об этом не думал.

Ему хотелось утолить комплекс от поражения в русско-японской войне. Кроме того, захотелось выступить в качестве старшего брата и помочь сербам. И наконец, главное: мечта воссесть Белому царю в сакральном городе Константинополе, родине православия, а еще просто сесть на желанных проливах в Средиземное море и открывать их по своему, а не турецкому, усмотрению.

Финал всем этим мечтаниям известен — Октябрь 1917 года.

За время советской власти от прежней России не осталось камня на камне. Но сохранился главный принцип: правящим классом осталась бюрократия со своим умением соединять власть и собственность. Никакие реальные институты ей действительно не нужны.