Холодная голова и короткая память. Почему Путин и его коллеги-чекисты избежали люстрации и сделали успешные карьеры - «Политика»

Хотя официальная биография Путина рисует портрет героя-разведчика в ГДР, в действительности его основными занятиями в КГБ были политический сыск, обыски и задержания диссидентов в Ленинграде. Как же так получилось, что после смены власти Путин и его коллеги из КГБ не просто остались на свободе, но и сделали стремительные карьеры в демократической России 1990-х? Природу этого успеха объясняет недавний лауреат коллективной Нобелевской премии «Мемориалу», правозащитник Александр Черкасов.

• Человек с неприметным лицом

• Меньшее из бесконечных зол

• Начало прекрасной дружбы

Этой осенью историк Константин Шолмов обнаружил фамилию одного из кагэбэшников, лейтенанта Путина, в протоколе обыска по знаменитому делу 1976 года о надписи «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!» (протокол хранится в Музее политической истории России). Оказывается, будущий президент работал по делу художника Юлия Рыбакова, который вместе с Олегом Волковым нанес надпись, — 23-летний Путин участвовал в обыске у Волкова.

Участие президента в «деле о надписях» вновь привлекло внимание к его первому месту работы.

До этого, в 1972–1974 годах, случилась история с подпольным собранием стихов Иосифа Бродского, недавно покинувшего Родину. Сначала в руках у Владимира Марамзина из отдельных листов, оставленных у друзей, собирались папки и тома. Потом была безуспешная охота КГБ на это собрание. Один из тех, кто готовил стихи к публикации — Михаил Хейфец — всего лишь написал предисловие, но в «антисоветской агитации» его всё равно обвинили, посадили на четыре года и дали два года ссылки (при том что само собрание стихов так и не вышло).

Позже в разговоре с The Insider Хейфец вспоминал:

Человек с неприметным лицом

В 2010 году в книге воспоминаний Юлия Рыбакова «Мой век» была опубликована эта фотография: 12 марта 1989 года, митинг «Демократического Союза» возле Казанского собора в Ленинграде, задержание одного из лидеров питерского «Демсоюза» — Валерия Терехова (который и передал Рыбакову фотокарточку). Милиционерами руководит куратор: у опера неприметное, но знакомое лицо. «Володя-штази», который, согласно официальной версии, всю жизнь работал в контрразведке, а в 1980-х находился в ГДР.

Фотографию увидел другой питерский диссидент — Андрей Резников, сразу вспомнивший это «неприметное лицо». У Андрея во второй половине 1970-х было много «приключений», когда он вместе с Аркадием Цурковым и Александром Скобовым устроил коммуну — делали самиздатские журналы, пытались провести межгородскую конференцию единомышленников и организовывать манифестации.

О такой попытке Андрей Резников рассказывал:

«Демонстрация [перед Казанским собором] была в декабре, в день восстания декабристов, 14 декабря 1978 года. И перед этим всех предполагаемых участников “закрывали” под разными предлогами. В день накануне я вышел за хлебом в булочную. Неожиданно какая-то тетка начала визжать: “Он меня бьет!” На меня накинулись, стали бить, валить на землю. Я потом увидел фотографию, по которой его опознал, — такой маленький был дядька. С некоторой вероятностью, но довольно высокой. И потом – он же сам признавался в различных интервью, как они пресекали эту демонстрацию по декабристам. Эту историю о демонстрации в декабре 1978 года лучше прочитать в воспоминаниях у Путина. Он писал, насколько я помню, примерно следующее: когда КГБ об этом узнало, в этот день было организовано торжественное возложение венков к памятнику послами иностранных государств. Площадь была оцеплена, послы возлагали цветы, за оцепление никого не пускали. Это ровно те методы, которыми препятствуют современным “маршам”. <...>

Эта вторая провокация «без Путина» тоже была устроена не просто так, а со смыслом и намерением. Скобова тогда уже отправили в «психушку», а Цуркова намеревались посадить всерьез, по 70-й статье тогдашнего Уголовного кодекса («антисоветская агитация»). И аккурат накануне суда Андрею устроили очередную уличную провокацию и «закрыли» в спецприемнике. На суде над товарищем, которому дали 6 лет лагеря и 3 года ссылки, Резников присутствовать не смог.

Меньшее из бесконечных зол

Как же Путин с таким багажом попал из «века минувшего» в «век нынешний»? И не только он, но и многие его коллеги?

С Путиным, на первый взгляд, понятно: про него в целом никто не знал. «Человек без свойств» нигде не засветился. Он мог оказаться в мэрии Санкт-Петербурга не то чтобы случайно, но беспрепятственно.

Другое дело стоящий с ним рядом в строке протокола обыска Кошелев. Окончивший в 1974-м тот же юрфак ЛГУ, что и Путин, Павел Константинович Кошелев был более известен не под своим именем и не своим участием в диссидентских делах (хотя и этого хватало). Его хорошо знали как «Павла Николаевича Коршунова» — под этим псевдонимом он курировал от «Конторы» писательский «Клуб-81» и Ленинградский рок-клуб. Дослужился в управлении до руководителя «пятой службы» и, согласно принятой версии, вышел в отставку в звании то ли полковника, то ли подполковника. А дальше — активная политическая жизнь: в 1990 году избран депутатом Петроградского районного совета и стал его председателем. В 1991-м назначен главой администрации района. С 1999-го — первый зампред комитета по культуре в городской администрации. И всё это сопровождалось более-менее активным обсуждением «политического лица» Кошелева-Коршунова — впрочем, без видимых для того последствий.

Эти двое оперов попали в поле нашего зрения случайно — как правило, в сообщениях о следственных действиях их братия не слишком светилась.

То ли дело следователи! Скажем, умерший совсем недавно Виктор Черкесов. Тут и дела христианских объединений, женских объединений, «профилактика» (читай: прессинг), дела «просто диссидентов»: Долинина, Евдокимова, Мейлаха… Последнее из известных дел (об «измене родине» против питерского «Демсоюза») Виктор Черкесов как замначальника следственного отдела Леноблуправления КГБ вел с декабря 1988 года. Примерно в то же время, в марте 1989-го, опер со знакомым, но незапоминающимся лицом курировал «винтаж» Валерия Терехова.

В начале 1992 года Черкесова назначили начальником управления Министерства безопасности по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Тогда-то я и составил на него справку — выборку «Хроники» и прочих диссидентских источников, в которых Черкесов имел неосторожность отметиться — и отправил ее в Комитет по правам человека Верховного cовета России. Мол, что происходит?

Процитирую сопроводительную записку к справке <оригинальное оформление сохранено — The Insider:

Разумеется, ни эта и другие справки, ни разговоры не возымели никакого действия: мы не смогли убедить своих же друзей и коллег.

Логика тех, кто принимал решение об отказе от «чистки» аппарата безопасности, понятна. Есть бывшие «органы», которые хоть и бывшие, а теперь — опора новой демократической власти. А в Думе сидят и бродят по улицам отнюдь не бывшие коммунисты, которые со товарищи удумали эту новую демократическую власть сокрушить. И надо выбирать одно из двух. С кем воюем? С бывшими кагэбэшниками? Или с «красно-коричневыми убийцами»? Либо мы сейчас ввяжемся в люстрацию, в долгие бессмысленные, безрезультатные тяжбы (а совсем недавний опыт рассмотрения «Дела КПСС» в Конституционном Суде на это указывал), и в итоге нас снесут. Либо мы отложим это дело на потом. Надолго.

В итоге в декабре 1992 года переаттестовали и переутвердили всех «бывших», претендовавших на то, чтобы стать «будущими», — без изъятий. Выбрали из двух зол, и это можно было бы назвать «политическим решением», а можно и «принципиальной позицией». Были, разумеется, и многие другие доводы, но этот был главным, даже если о нем молчали, — призрак коммунистического реванша и гражданской войны. Именно так диссидент Михаил Молоствов, со слов его дочери Екатерины, обсуждал эту дилемму в Комитете по правам человека с такими же вчерашними политзеками и диссидентами, «мемориальцами». Потом он, разумеется, многажды возвращался к этому времени, переоценивая эти решения.

Начало прекрасной дружбы

В «сопроводительной записке», которую я процитировал, не затронута одна важная деталь: агентура. Одна из наиболее охраняемых тайн при старом и новом режимах, их «святая святых». Наверное, поэтому рождаются и бытуют многочисленные мифы. Например, о том, что их было «море», что агентом был чуть ли не каждый первый, — чтобы следить за каждым вторым. На самом деле «органы» вовсе не стремились раздувать агентурно-осведомительный аппарат, справедливо опасаясь потери его управляемости.

Кадровые чекисты, хоть и очень заботились (скажем точнее: должны были заботиться) об агентуре, о сохранении конспирации, о моральном состоянии (не может хорошо работать агент «на нервах», провалится сам и провалит операцию), но не слишком-то уважали перешедших «в кадры» «из агентуры» — другая «масть». Предателей вообще не любят — ну, или настороженно к ним относятся, даже в этих кругах. Поэтому, кстати, отношение «старой гвардии» ФСБ к директору Службы Путину было, скажем так, несколько неоднозначным.

Отказ в России от люстрации в каком-либо виде означал, среди прочего, отказ от раскрытия агентуры — разумеется, под благовидными предлогами, включая «защиту прав» и отказ от «охоты на ведьм».

Во-первых, люди, много и со смыслом работавшие в соответствующих архивах, говорили, что чекистская отчетность по агентуре была столь же лжива, как и любая советская отчетность. Что «оперативные дела» — самая закрытая часть чекистского делопроизводства, но от этого она не наполняется смыслом и истиной. Что в отчетности по агентуре, разумеется, были приписки, «туфта»: нормы и для «кураторов» никто не отменял, равно как и лень человеческую.

Во-вторых, бывают очевидные сюжеты, но вообще-то «всё сложно». Вот некто оступился, подписал бумажку, но никого не сдал, или потом от сотрудничества отказался и вообще вёл себя как герой, но теперь, после публикации картотеки, его жизнь будут определять эта бумажка и общественное мнение.

В-третьих, умение читать архивные и вообще любые документы — ремесло не менее сложное, чем чтение рентгеновских снимков. А поэтому формальное, без изучения каждого отдельного случая следование чекистской картотеке — это, на самом деле, почти что вовлечение в их бред, в их план и миропонимание.

Я мог бы «в-четвертых» и «в-пятых» продолжить и развить рассуждение в «Трактат о доносе» или «Трактат о белых пальто», но есть и другая сторона дела.

Не оспаривая эти доводы, отмечу одно неизбежное и очень любопытное последствие: бывшая агентура оказалась зависима. Агент навсегда оставался «на крючке» у своего «куратора» — особенно если в новой жизни он был видным политиком, «демократом» и т.п.

Это на «тефлоновом» Жириновском ничего не висло, ничего к нему не липло — проиграл суд, где оспаривал обвинения в принадлежности к агентуре КГБ, и ничего. А представим, что вчерашний агент не карикатурный «либерал-демократ», а всеми уважаемый почтенный демократ и либерал. Для такого человека разоблачение — конец карьеры.

А с другой стороны, вчерашние «кураторы» — они ж теперь никто, они теперь полезная обслуга.

Можно назвать такого рода отношения «токсичными». А можно процитировать фильм «Касабланка»: «Мне кажется, что это начало прекрасной дружбы!»