Камерная атмосфера. Как бунтовали узники «Сахарово» — репортаж - «Политика»

31 января редактор The Insider Олег Пшеничный был задержан: судя по видео, один из полицейских просто подобрал стоявший у стены плакат, подошел с ним к Пшеничному и задержал его. И хотя это видео демонстрировалось судье, ни факты, ни совесть не помешали ей отправить журналиста под арест на 8 суток. В этом репортаже, написанном прямо из камеры, рассказывается о том, как узники «Сахаровского централа» справляются с трудностями и продолжают отстаивать свои права.

В 4 утра морозной ночи с 1 на 2 февраля в мрачный тюремный лагерь близ деревни Сахарово в дальних окрестностях Подольска въехала колонна полицейских автобусов с мигалками и зарешеченными окнами. Из Москвы привезли несколько сотен людей, схваченных 31 января на улицах и площадях Москвы. Лагерь назывался “Центр содержания иностранных мигрантов”, и почему их привезли именно сюда, им не объяснили. Все арестованные почти двое суток не спали, не видели горячей еды, мерзли по несколько часов около судов в неотапливаемых автобусах, которые в народе называются “автозаками”. Как бы между прочим их “судили” “судьи”, и все они были приговорены к аресту от 5 до 10 суток. Автор этих заметок, корреспондент издания The Insider, был среди них, приговоренный, как и все сотни пассажиров этих автобусов, к 8 суткам за то, чего не совершал в том месте, где он в этот день не был. При свете тюремных прожекторов людей выгружали из автобусов и заводили внутрь огромных параллелепипедов тюремных зданий.

На рассвете 2 февраля. Базовая разводка

Рассказы о многочисленных отсидках политических активистов в московских изоляторах приучили к мысли о том, что изолятор - не так страшно: соблюдаются правила и права, близкие приносят щедрые передачи, компенсирующие скудную казённую еду, есть даже радио и книги. Но не то случилось на этой неделе в изоляторе в Сахарово.

Во-первых, все личные вещи от шнурков до телефонов, по правилам изъятые еще при досудебном аресте в полиции. Арестантов заставили расписаться в их сохранности и отсутствии претензий. Они были упакованы в мешки или коробки и отданы в руки либо арестантам, либо сопровождающим, с перспективой “разбора” по приезде на место. Но у порога центра мигрантов после часового ожидания людям, проведшим два дня без горячей еды и почти без сна (в этот момент голова и не очень работает), предложили “гуманную сделку”.

“Мальчики и девочки”, давайте мы пока это все сложим в охраняемую комнату, а утром все как следует оформим. Вам понадобятся сим-карты для звонков домой по нашим кнопочным телефонам. Если же вы не согласны, тогда оформление может затянуться на 5-6 часов.

Все устало соглашаются, а несогласные уже и устали спорить по всем другим поводам.

Хоп! Дверца захлопнулась (точнее массивная железная дверь камеры). Больше вы своих вещей не увидите, не говоря уже о такой формальности, как их опись и расписка “заведения” в сохранности.

2 февраля. Изоляция

Все кое-как выспались. Дикая жара, градусов 40. (Как приоткрыть форточку - нужно догадаться самим, применялись алюминиевые ложки.) Принесли баланду неизвестного происхождения и что-то вроде рыбной котлеты с пересоленными макаронами. Но все это первая горячая еда за третий день.

Разумеется, никаких правил содержания в камере нет (и похоже, дежурный их сам честно не знает). Нет полотенец, туалетной бумаги, ну что перечислять? Нет вообще ничего. Люди стучат в двери: нам положены звонки. Игнор. Устанавливается тягостная душная тишина. Знает ли кто-то, где мы все? Что происходит на воле? Что будет дальше?

Дальше - прогулка, выводят по сорок человек в огромную клетку под окнами 4-этажного корпуса, это глоток воздуха: встречаются люди из твоего автозака, знакомство с другими автозаками и другими ОВД. Кому-то по дороге удалось позвонить и сообщить о себе, кому-то нет. Один мужик с бородой грустно говорит: ребята, посмотрите друг на друга и расскажите всем когда разъедемся - где тут экстремисты? Где боевики? Мы же все нормальные люди, с семьями, с работой… Только с яйцами.

2 февраля. Кто здесь?

За эти дни я общался с программистами, сварщиком, аудитором, завсегдатаями митингов в кофтах с надписями “ФСБ убивает” и “Я финансирую ФБК”, студентами московских вузов, безработными, двумя узбеками из Ташкента, которые у трех вокзалов неудачно вышли из хинкальной, девушками-экономистами из крупной промышленной корпорации (одна из них, худая маленькая девочка в очках горько плакала не только от обиды, но и ведь могут уволить. А ее начальник вместо увольнения приехал ее поддержать в суде).

Полный интернационализм: армяне, еврей, упомянутые узбеки, татары, марийки из Йошкар-Олы (в протоколе - Ешкарала), был некий обрусевший испанец, ну и мы, русские, само собой.

Конечно, почти все молодые. Они плохо помнят, что было в 12-м году, не знают о “Болотном деле” и плохо помнят времена «присоединения» Крыма. Им честно кажется, что они все про Путина поняли первыми.

3 февраля. Бунт

На сей раз прогулка утром. Все мрачно смотрят друг на друга. Ничего не изменилось. Охрана говорит: передач вам нет. Никто к вам не пришел.

Звонков не дают. Извините, чем подтирать задницу - неизвестно. Слава богу, все три дня не голодные. Многие просили ручку и бумагу - написать жалобу. Ручек - нет! Для курящих наступили лютые времена, сигареты кончились еще вчера утром. Просят у вертухаев. Дежурный лыбится: “А мы некурящая смена!”

Во время прогулки кто-то говорит: “Будем шуметь!”

Весь остаток прогулки все хором, как на митинге, скандируют: “Наши вещи и звонок!”, “Свободу политзаключенным!”. Прилегающие корпуса, все четыре этажа приникают к окнам и присоединяются к кричалкам. Митинг быстро становится политическим. По всей промзоне и лесочку вокруг деревни Сахарово разносится “Путин вор”, “Мусора позор России”, “Россия будет свободной!”

С этой минуты всеобщее скандирование на прогулках вместе со всеми камерами становится постоянным. Ритм поддерживается ударами в двери камер и разносится по всем коридорам корпусов.

Многие лозунги не новы и широко известны, но пусть они останутся в этих заметках:

Вся эта “аквадискотека” шумит по всей округе с 10 утра до 10 вечера, а то и позже (часов никто не знает).

Один раз звучит задорная песня: “Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы - ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла - Путин - хайло - лай-ла-лай-ла!”

Охрана втянула уши и грустно бродит по продолу. Ближе к вечеру стук в камеру, появляется охранник с кнопочным телефоном: “Ребята! Кому позвонить? У вас есть симки?”

- Б**ть! Какие симки. Допустите нас до личных вещей!!!

У охраны больше ничего не просят, только требуют.

Хотя никто еще ничего не получил, но по коридорам разносится сладкий воздух моральной победы. И это подтверждается тем, что вдруг принесли туалетную бумагу, а позже - порошок и зубные щетки. Наутро арестованные впервые почистят зубы.

В конце концов в час ночи к нам в камеру стучат: “Есть Пшеничный? Передача!” (Это тот же охранник, который весь день говорил, что нам всем передач нет). По дороге я вижу, что на стене висит телефон, специально предназначенный для звонков во все страны мира (это же центр для иностранных граждан!). Сопровождающий грустно бурчит : “Он не работает.”

Получаю передачу, теперь в нашей камере есть сигареты, ручка и бумага, нормальное мыло и даже шампунь, не считая, разумеется, еды.

4 февраля

По одному человеку в каждую камеру получают передачи: так успокаивают бунтарей, но почему не дают всем - ведает только Аллах. У сокамерника от духоты разболелась голова, через три часа его вывели в медпункт. По дороге в подвале он видит, что передачи лежат огромными штабелями.

Охрана старается общаться как можно дружелюбней, видно, что к такой требовательной солидарности они не привыкли и напуганы, но у многих чувствуется искреннее сочувствие к нам.

Иногда приносят что-то новенькое: то тапочки, то тряпку и средство для мытья пола.

В конце концов триумфально появляется красивая Марина Литвинович из ОНК (она знает меня как фейсбучного френда).

Я настойчиво говорю: “Люди до сих пор не ознакомлены со своими правами, у людей нет доступа к личным вещам, большинство не получили передач, администрация не интересуется жизнью в камерах. Ручку для жалоб не дают”.

А у нее из-за плеча уже и администрация высовывается. “Ой, у вас нет бумаги для жалоб? Ручки? Да вот же! Пожалуйста!” Еще и бутылку питьевой воды предлагают.

Но поздно. Кроме доступа к личным вещам и передач у нас уже все есть.

Кроме свободы.

5 февраля

Утро:

- с правами и распорядком так и не ознакомлены;

- доступа к вещам нет.

Зато в камеру засовывается некий сотрудник (впервые кто-то в маске! Эпидемия существует только для адвокатов, которых не допускают в суды и в изоляторы, и близких родственников, которым не дают свиданий с нами).

Человек в маске впервые за все дни спрашивает у нас о жалобах и пожеланиях.

Пришлось заново изложить все то, о чем все камеры и дворы этой богадельни орут и грохочут все эти дни.

Он говорит, что слышит об этом впервые, хотя (я опознаю) он точно был во время нашего заезда и участвовал в “разводке”, когда люди согласились идти в камеры без должного оформления.

И теперь нужна письменная челобитная от нашей камеры о том, что указано в законе и во всех правилах.

А он этих правил и распорядков не знает, потому что, оказывается, мол, в центре для мигрантов нет таких требований! То есть как? Иностранным гражданам не положены звонки, гигиена, передачи и все естественные права, которых мы сейчас добиваемся? - Ну вы же, ребята, тут живете!

6 февраля

Кстати, о персонале Центра временного содержания иностранных граждан.

Они совсем не злые. Многие нам искренне сочувствуют. Многие помогают по-человечески, а не казенно.

Такое чувство, что им на голову Путин просто сбросил с неба 400 человек: справляйтесь как хотите. С другой стороны, почему мы, сидя в каменном мешке, будучи абсолютно незаконно лишены всех вообще прав, должны вникать в их проблемы? Их собственное начальство в свою очередь бросило их наедине с нами, не дав даже туалетной бумаги, а они привыкли только разносить баланду и выводить на прогулку.

Само же местное начальство по коридорам не ходит, нуждами не интересуется и только что-то бурчит по селектору.

Но и в этих условиях дела могли бы идти получше, если бы сменить одного человека: начальника этого богоугодного заведения. (Впрочем, как и во всей России).

На этом заметки прерываются, поскольку моего сокамерника, получившего всего 5 суток, выпускают, и пора передавать ему тетрадку.