Закат электорального авторитаризма. Как Путин превратился из гаранта режима в его главную угрозу - «Мнения»

Обострение конфликта оппозиции с силовиками в России и новая волна политических репрессий заставили говорить о новой фазе политического цикла в стране. Декан факультета политических наук Европейского университета в Санкт-Петербурге Григорий Голосов вспоминает основные этапы эволюции путинской модели электорального авторитаризма и объясняет, почему отказ от этой модели в пользу военной диктатуры не сулит ничего хорошего.

У Спайка Миллигана есть стишок «Два странных джентльмена», а в нем такие строки: «Вот мистер Задом Наперёд, Который не глядит вперёд. Зато он точно знает, Откуда он идёт» (пересказ Григория Кружкова). Официальная Россия вперед тоже не глядит, но и назад вглядывается не ближе сталинских времен, а в основном – в седую старину, вроде эпохи Ивана Грозного. Контуры образов, навеянных глубоким прошлым, размыты. Поэтому даже о том, откуда мы идем, представления не очень ясные. Всё, что российская пропаганда имеет сообщить о недавнем прошлом, сводится к простой диспозиции: «лихие девяностые» и «вставание с колен». Этот второй этап всё не может закончиться, так что наша страна, видимо, так и застыла в неудобной позе, на полусогнутых. Это, на самом деле, довольно точная метафора, но для понимания происходящего ее недостаточно. Поговорим о том, как Россия пыталась перейти к демократии, почему из этого ничего не получилось, что получилось взамен, и где мы оказались теперь.

Дефективная демократия

Избавившись от коммунистического режима в 1991 году, Россия приступила не столько к строительству демократии, сколько к избавлению от прежнего социального строя. Я думаю, что тогдашний глава российского государства, Борис Ельцин, просто не различал эти два момента, считая демонтаж командной экономики задачей, решение которой устранит все проблемы. Политические реформы интересовали руководителей страны до такой степени мало, что они не позаботились даже о проведении новых парламентских выборов в условиях, когда победа на них демократических сил была бы практически гарантированной.

И действительно, на первых порах большинство депутатов избранного в 1991 году парламента, напуганное стремительностью и размахом перемен, почтительно помалкивало. Однако затем, озаботившись не столько даже ужасами переходного периода, сколько процессом раздела государственной собственности, депутаты осмелели и начали заниматься тем, что Ельцин, в общем-то справедливо, расценивал как подрыв стратегии экономических преобразований. Кроме того, они покушались на власть Ельцина, пытаясь ее ограничить, а уж этого Ельцин потерпеть не мог.

Политический кризис осени 1993 года на десятилетие определил облик России как, если пользоваться принятой в науке номенклатурой политических режимов, «несовершенной» или «дефективной» демократии. Дефективность сказывалась во многом, и прежде всего, в написанной лично для Ельцина Конституции 1993 года. Предоставляя своему «гаранту» колоссальную власть, она в то же время ограничивала его политическую ответственность, позволив парламенту принимать участие в формировании правительства. При этом законодательные и контрольные полномочия парламента были минимальными. Это позволило Ельцину, с треском проигравшему парламентские выборы, фактически сохранить всю полноту власти, хотя кое-какие уступки думскому большинству делать все-таки приходилось. В целом, такая ситуация Ельцина вполне устраивала.

Не устраивала его перспектива проигрыша на президентских выборах 1996 года. Довольно широко известно, что Ельцин не собирался передавать власть Геннадию Зюганову, даже если бы он победил на выборах. Если бы такой сценарий реализовался, то демократия в России потерпела бы полный крах уже тогда. Этого удалось избежать благодаря усилиям тогдашних советников Ельцина, которые довели-таки своего президента до победы. Но цена этих усилий была высока. Грязная кампания 1996 года позволила сохранить демократию, но сделала ее еще более дефективной, надолго дискредитировав идею выборов в глазах огромной массы граждан.

Кампания 1996 года позволила сохранить демократию, но сделала ее еще более дефективной

Сам Ельцин сохранил власть, но судьба назначенных им губернаторов была иной. В 1996-1997 годах к власти во многих регионах пришли бывшие коммунистические функционеры и «крепкие хозяйственники», которые с центром не считались и, раз получив власть, уступать ее не были намерены. В 1998 году, когда экономический кризис отнял надежду Ельцина на политическую возможность «обнуления» его предыдущих президентских сроков (а на такую перспективу, как опять-таки довольно широко известно, Ельцин серьезно рассчитывал), сложилась коалиция Евгения Примакова, Юрия Лужкова и региональных боссов, готовая вступить в борьбу за власть.

Электоральный авторитаризм: начало

Что случилось бы в России, если бы Примакову и Лужкову действительно удалось прийти к власти? Полагаю, то же самое, что произошло в 2014 году и позднее, но только на десять лет раньше. Авторитарные, империалистические инстинкты этой группы, помноженные на дремучесть служивших им опорой «региональных элит», полностью покончили бы с демократией в России даже быстрее, чем это удалось Владимиру Путину. Кроме того, при Путине нефтяные богатства первой половины 2000-х были в основном разворованы, но кое-что досталось и населению, а Примаков просто сжег бы все в топке военного бюджета. Я всегда считал и сейчас убежден, что приход Путина к власти был тогда наименьшим из двух зол, а третьего варианта практически не было. Первые меры Путина, как в области экономического управления, так и в плане восстановления политического единства страны, были в основном правильными.

При Путине нефтяные богатства были в основном разворованы, но кое-что досталось и населению, а Примаков просто сжег бы все в топке военного бюджета

Но ясно и то, что, полностью вверив свою защиту от озлобленного народа Путину, российский правящий класс с самого начала наделил его диктаторскими полномочиями, сориентировал на удержание власти любой ценой. Первоначально эта цена казалась приемлемой, потому что популярность Путина была неподдельной. Однако уже в преддверии выборов 2003-2004 годов начали приниматься меры, чтобы с помощью комбинации политических и институциональных механизмов обеспечить вечную избираемость Путина и консолидировать его контроль над периферией страны. Это было достигнуто, прежде всего, с помощью зачистки политических партий и отмены губернаторских выборов.

Так в России, примерно начиная с 2004 года, установился электоральный авторитаризм, то есть режим личной власти, имитирующий демократию и присущие ей институциональные формы. Наиболее ярким проявлением такой политической модели стала «рокировочка» 2008 года, когда Путин, внешне последовав правилам демократической игры, фактически сохранил власть, на время поменявшись местами с Дмитрием Медведевым.

Полагаю, в круге советников и приближенных Путина было немало людей, искренне веривших в то, что такое распределение полномочий закрепится. Они надеялись на это не в силу приверженности демократии, а потому, что считали именно такую перспективу развития режима наиболее для него благоприятной. Со стратегической точки зрения они были правы: чем больше электоральный авторитарный режим напоминает демократию, тем лучше для его долгосрочного выживания. Но получилось иначе.

Электоральный авторитаризм: эволюция

Тут нужно немного теории. По своей природе все электоральные авторитарные режимы в их чистой форме, которая налицо в России, являются личными диктатурами. Их лидеры получают власть не в результате военного переворота, не по праву наследования и не по партийной линии. Они выигрывают выборы, причем зачастую эти первые выборы – относительно свободные. Однако уступить власть таким же способом они не могут, потому что авторитарное перерождение режима устраняет эту возможность, превратив избирательный процесс в пустую фикцию. При этом ровно никаких институциональных стимулов к тому, чтобы передать власть кому-то другому, у лидера нет. Он всегда может и почти всегда хочет править вечно, пока, так сказать, «смерть не разлучит нас».

На то, чтобы на собственном опыте проверить эту закономерность, у России ушло некоторое время. Первый звонок поступил в 2011 году, когда «рокировочка» внезапно закончилась, а для того, чтобы купировать общественную реакцию и оставить ее без политических последствий, понадобились беспрецедентные фальсификации на думских выборах. Они взволновали граждан, привели к массовым выступлениям. Однако первоначальная реакция властей не была однозначной. Репрессии против взволнованных граждан по-настоящему развернулись только весной следующего года, но сначала режим попытался сгладить ситуацию методом, обычным для электорального авторитаризма, то есть частичной и непоследовательной либерализацией.

После фальсификаций-2011 режим сначала попытался сгладить ситуацию частичной и непоследовательной либерализацией

Пакет мер, объявленный Дмитрием Медведевым в декабре 2011 года, предусматривал некоторые послабления при регистрации партий, реформу избирательной системы, восстановление губернаторских выборов и даже создание «общественного телевидения». Все эти меры были реализованы, хотя и криво. Зарегистрировать лояльную партию стало легче. Новая избирательная система на думских выборах налицо, хотя она не лучше прежней. Губернаторов фактически назначают, но формально они избираются, и иногда это приносит сюрпризы, как в Хабаровске. И даже «общественное телевидение» по-прежнему влачит безобидное существование на какой-то кнопке.

Они хотя бы попытались. Но это была последняя попытка по полной программе задействовать инструментарий электорального авторитаризма как поддельной демократии. После этого другая его сторона, а точнее – подлинная природа личной диктатуры, взяла верх. Значительную роль при этом сыграли внешнеполитические события 2014 года, после которых Путин окончательно уверился (полагаю, без достаточных на то оснований), что он заслужил вечную благодарность российского народа и такую же вечную ненависть западных держав не только к нему лично, но и к России в целом. Известная мысль Вячеслава Володина о том, что Путин – это и есть Россия, только была высказана опытным царедворцем, но зародилась, думаю, в другой голове.

Пункт назначения

Еще одна развилка в траектории российского авторитаризма была быстро пройдена в прошлом году, когда пришло время решать, как Путин сохранит власть по истечении последнего срока полномочий. После долгих и безуспешных попыток достичь этого, объединившись с Белоруссией, было решено произвести конституционную реформу. Конечно, более органичным для электорального авторитаризма был бы вариант с Путиным во главе всесильного Госсовета и политически слабым преемником в роли президента, – примерно так, как это сделал Нурсултан Назарбаев в Казахстане. Но в итоге Путин, видимо, счел этот вариант слишком рискованным. Рассмешив весь мир, мы получили то, чего и следовало ожидать – «обнуление». Путин теперь может оставаться у власти до 2036 года. Элемент личной диктатуры в российском политическом режиме резко усилился.

Парадокс электорального авторитаризма состоит в том, что, будучи личной диктатурой и получая от этого некоторые выгоды в плане оперативного управления, он способен к долгосрочному выживанию лишь тогда, когда создает институциональные механизмы самосохранения. Иногда такие механизмы обеспечиваются за счет правящих партий, что особенно ярко иллюстрирует пример авторитарной Мексики. Этот вариант в России не пройдет. «Единая Россия» как родилась, так и остается жалким уродцем, не способным ни к какой самостоятельной политической роли. Можно было бы обсуждать и другие способы, но, как кажется, поезд уже ушел. Внутренняя сбалансированность режима, которая была достигнута к началу 2011 года, безвозвратно утрачена.

Внутренняя сбалансированность режима, которая была достигнута к началу 2011 года, безвозвратно утрачена

Таким образом, сегодня Путин стал не столько гарантом выживания режима, сколько долгосрочной угрозой для него. Фактически отказавшись от либерально-демократической оболочки, личная диктатура все в большей степени опирается на силовой аппарат, который рассматривается как главная опора власти. При этом Путин совершенно не принимает во внимание ни риски, вытекающие из этой ситуации, которая в перспективе может разрешиться установлением прямой власти силовиков, ни недовольство части правящего класса засильем выходцев из силовых структур в экономической жизни страны.

По правде сказать, я не уверен, что ослабление электоральной компоненты режима однозначно идет во вред России. Электоральный авторитаризм – застойная, коррупционная политическая система, которая не принесла народам, надолго оказавшимся в этой ловушке, ничего, кроме нищеты. Сравнительные политические исследования показывают, что перспективы на демократизацию у таких режимов – довольно слабые. С одной стороны, они могут приобретать долгосрочную устойчивость, а значит, демократизация откладывается. С другой стороны, если они все-таки терпят крах, то на смену часто приходит военная диктатура. Сами же опирающиеся на грубую силу режимы обычно заканчиваются либо переворотами, имеющими целью возврат к гражданскому правлению, либо революциями. После этого с довольно высокой степенью вероятности наступает демократия.

Однако цена переворотов и революций, как нам не устает напоминать государственная пропаганда, может быть очень высокой. Конечно. Только надо понимать – и не пропагандистам, многие из которых знают это достаточно хорошо, а нам самим, – что если России придется заплатить эту цену, то ответственность будет нести как раз действующая власть. Да, логика режима подталкивала Путина к тем решениям, которые он принял. Но у него всегда были другие варианты. Будучи предпочтительными для режима, они представляли риск для самого Путина. И он всегда делал выбор в пользу собственных интересов.