БЧБ vs КГБ. Андрей Зубов о том, как символы прошлого стали в Беларуси символом будущего - «Мнения»

Бело-красно-белые флаги и гербы «Погоня» вкупе с лексикой Telegram-каналов, призывающих к партизанской борьбе с карателями и фашистами, создают необычный и непонятный для россиян образ белорусской революции. В этих символах смешиваются разные исторические нарративы, но участники протестов в Беларуси не пытаются вернуться в «золотое» прошлое, которого и не было, уверен историк Андрей Зубов, а ориентируются на совершенно новое, европейское, будущее. И тем самым загоняют в угол Кремль, который не может представить никакой альтернативы.

Главный двигатель процесса, охватившего сегодня Беларусь, вовсе не исторические нарративы. Да и какой исторический нарратив мог бы сыграть здесь свою роль? Российская империя? Дела давно минувших дней! Несколько месяцев странной квази-независимости в 1918-1919 годах? Тогда между крахом Германии в ноябре 1918 года и завоеванием Беларуси большевиками эти земли были заняты поляками. Но им хватило ума их не оккупировать, а создать там как бы независимое белорусское государство под своим протекторатом. Характерно, что бело-красно-белый флаг, который сейчас стал символом белорусов, появился именно в то время ­– как польский флаг с добавленной к нему нижней белой полосой. Но об этом коротком периоде независимости сейчас вспоминают только специалисты. А народ о ней практически не помнит, кроме как, наверное, в западной Беларуси. Но, в целом, эта тема совершенно не звучит в протесте – этот исторический опыт для белорусов сегодня не актуален. Советский Союз? Никакой ностальгии по советским временам в белорусском протесте тоже нет.

Никто сегодня не вспоминает и сравнительно короткий опыт хаотической Беларуси 1992-1994 года, то есть Беларуси Станислава Шушкевича. А вся дальнейшая история страны – это 26 лет диктатуры Лукашенко. Причем все более нарастающей, хамской, мужицкой.

Единственный нарратив, который сегодня, как ни странно, оказывается важен – это Великое княжество Литовское. Интересно, что в 1991–1992 годах, когда Беларусь только объявляла себя независимым государством, часть интеллигенции, в том числе мои друзья, носились с идеей объединения республики с Литвой. Но литовцы, понятное дело, не захотели. В этом образованном меньшинстве Великое княжество Литовское по-прежнему на советский манер называют ВКЛ. И сегодня эта тонкая образованная прослойка, как это было в Польше в 1980-е годы, пошла в народ: преподаватели вузов, учителя истории, специалисты по праву – демонстрируя свою солидарность – ходят читать лекции во дворах, на собраниях кварталов. Одна из любимых тем этих выступлений – Великое княжество Литовское. Теперь, когда на кон поставлено слишком много, казалось бы, о каком ВКЛ может идти речь? Но нет! Это та часть исторического нарратива, на которую хотя бы можно опереться. О ВКЛ сейчас говорится как чуть ли не о самой продвинутой на тот момент демократии. Но историки знают: она была не лучше и не хуже, чем в других странах Ренессансной Европы.

Не думаю, что у мифа о ВКЛ есть будущее. Тем более, что совершенно непонятно, как его можно приложить к современной политической реальности. Но в нем есть один положительный момент ­– это понимание, что с Литвой и Польшей, а также с Украиной и Латвией (поскольку ее юго-восточная часть, Латгалия, тоже входила в княжество), должны быть хорошие отношения. Это хорошая закваска будущего взаимопонимания этого балто-славянского региона.

Кстати, вместе с мифом о ВКЛ, в самом начале 1990-х среди белорусской интеллигенции был популярен миф о ятвягах. Дело в том, что на границе Западной Беларуси и Восточной Польши, в регионе Бреста, Гродно и Белостока, когда-то жило, по всей видимости, балтское племя ятвягов (ятвигов). Оно упоминается в летописях и среди балтских народов: латышей, литовцев и прусов. Не желая иметь чего-либо общего с Россией, белорусские интеллигенты говорили, что они прямые потомки ятвигов, а не славян.

Так или иначе, белорусский народ в первую очередь хочет быть частью Европы, поэтому идея нового будущего для него гораздо важнее исторического нарратива. Белорусы, окруженные наполовину странами ЕС (Польшей, Литвой и Латвией) и имеющие с ними очень тесные связи (это и работа, и родственные связи, и отдых), желают «жить как люди» – в свободной демократической и в достаточной степени материально обеспеченной стране. Они видят, как проходят выборы в Литве и Латвии, как в Польше идет отчаянная политическая борьба между либералами и консерваторами за голоса избирателей. Но над схваткой есть независимые инстанции, суд, а власть, по крайней мере, не обманывает людей и считается с ними. Белорусам это нравится, особенно молодому поколению, которое не апеллирует к советскому прошлому, в отличие от того же Лукашенко, а видит, как в соседних странах живут их сверстники.

То есть сегодняшний белорусский протест направлен не назад, а вперед: на Запад, в Евросоюз, в демократию, в самоуправление. Что сделало ненавистным режим Лукашенко, который в общем до этого всех устраивал, кроме горстки интеллектуалов? Он унизил людей: сфальсифицировал выборы и посадил в тюрьму потенциальных конкурентов, то есть допустил неизбежную для него глупость, которая перешла в преступление. Для Лукашенко люди – быдло, а они хотят жить с достоинством. Испытав массово это унижение, белорусы вспомнили про альтернативные символы – бело-красно-белый флаг и герб «Погоня». Они стали символом борьбы, а советскую символику взял на вооружение Лукашенко. При этом были попытки связывать вместе два флага узлом. Но узла все равно не получилось.

Лукашенко унизил людей, и они вспомнили про альтернативные символы – бело-красно-белый флаг и герб «Погоня»

Но не стоит путать: это вовсе не антисоветское движение. Несмотря на отсутствие желания возвращаться в советское прошлое, яркий антикоммунистический тренд четко выражен лишь у небольшой части людей. Это значимо для тех, кто связывает советское прошлое с трагедиями сталинизма, с Куропатами (урочищем под Минском, где НКВД в 1930-х годах расстреляло сотни тысяч белорусов). А для большинства – это маргинальная тема.

Здесь уместно вспомнить важный момент: Беларусь без некоего очистительного душа из советского вчера тут же переместилась в режим Лукашенко. В ней не было сравнительно большого периода, когда люди могли бы чему-то научиться и привыкнуть – нового, либерального, западно-ориентированного периода, в отличие от России, где этот период распространился почти на целое поколение – с 1988 года до оккупации Южной Осетии, российско-грузинской войны в 2008 году. А Беларусь прямо из советского агитпропа шагнула в агитпроп лукашенковский. Если вы посмотрите белорусские фильмы, например, про Брестскую крепость и другие, то сценарий там всегда линейный: хорошие советские люди сражаются против плохих немцев-фашистов. И в этой парадигме мыслит большинство.

Именно поэтому сегодня срабатывает так называемая негативная отсылка, связанная с историческими стереотипами. Какие сегодня звучат взаимные обвинения? Обе стороны протеста говорят, что другая сторона – это гестаповцы, фашисты. А себя каждая из них называет «партизанами». Лукашенко БЧБ-флаг называет флагом карателей, а гимн «Могутны Боже» – фашистским. А его противники говорят, что так обращаться с людьми могут только фашисты. Кто-то напоминает, что большевики действовали еще более жестко. Но эти голоса тонут на общем фоне.

На мой взгляд, это результат влияния агитпропа, последствие практически непрерывного преемства советской культуры, а вовсе не травмы Великой Отечественной войны, как это может показаться. Да, во время той войны население республики сократилось на треть – с 9 до 6 млн человек. Но, во-первых, значительная часть погибших – это евреи, поскольку Беларусь – это район черты оседлости. А те из них, кто не погиб, в итоге эмигрировали. Кто-то ушел с советскими войсками, а потом вернулся на пепелище. Но и их дети предпочли эмигрировать за пределы СССР. Поэтому значительная часть людей, переживших или слышавших о травме от своих родителей, уже давно не граждане Беларуси. А для самих белорусов это травма, но не доминирующая. Ее нельзя, например, сравнить с памятью армян о геноциде.

Каждый армянин знает, сколько крови – именно потому, что она армянская – было пролито в 1915-1921 годах. Поэтому в Армении все ценят каждую каплю армянской крови, и проливать кровь армян руками армян – это продолжение османского геноцида. И во время последней революции в республике в 2018 году это сработало: премьер Серж Саргсян сказал, что не будет проливать кровь своих соплеменников. Похожая установка есть и в Польше, которая в XX веке тоже потеряла много людей. И это во многом остановило Войцеха Ярузельского, который категорически выступил против ввода советских войск в Польшу во время массового забастовочного движения 1988-го и революционных событий 1989-го. Он понял, что не может дальше проливать польскую кровь.

А в Беларуси такой установки нет. И в России, увы, тем более. Для Лукашенко сказать, что он будет применять огнестрельное оружие, это просто очередной шаг, вовсе не свидетельствующий о том, что он монстр. Ведь его поддерживает множество людей в силовых структурах, которые с удовольствием исполняют его жестокие приказы. Осознание того, что белорусы не должны проливать кровь белорусов, формируется только сейчас. И в этом плане можно говорить о поколенческом столкновении. Для старшего поколения – это игра в советское прошлое с его красным террором, с его 37-м годом. Тот же Лукашенко в глубине души все это одобряет, не случайно он так хотел срыть Куропаты. А молодежь в принципе против террора и жестокости.

Осознание, что белорусы не должны проливать кровь белорусов, формируется только сейчас

Может быть, в том числе поэтому в Беларуси нет желания смоделировать украинский протест. Об украинской революции достоинства в Беларуси мало вспоминают, потому что она была связана с насилием и в итоге вылилась в войну: «Не дай Бог, чтобы у нас было, как в Украине. Мы хотим достичь тех же целей, но мирно». Да и, кроме того, в 2014 году в Украине вспоминали в первую очередь о самостийной – независимой от России – Украине, Бандере, кто-то о Петлюре. И это дало карты в руки Путину – он именно этим объяснял российскую агрессию.

В Беларуси же в отношении России наблюдается другой важный тренд. Здесь нет и никогда не было однозначного отторжения восточного соседа. В декабре 2019 года, во время моего последнего визита в Беларусь по приглашению Светланы Алексиевич, после прочитанной лекции в Минске я пообщался со многими людьми. Как бы парадоксально это ни звучало, но большинство представителей среднего и старшего поколения, с которыми удалось беседовать (в том числе с клириками и военными), обвиняли тогда Лукашенко в национализме, в нежелании объединяться с Россией. При этом Лукашенко, когда на него стал давить Путин в плане объединения, перестал гонять лидеров бело-красно-белого движения – в тот момент они были очень нужны диктатору. А они, иронизируя, говорили: «У нас с Лукашенко тактический союз».

Кроме того, в Беларуси все знают, что Россия неоднозначна, что русская интеллигенция поддерживает белорусский протест, что Хабаровск проявляет солидарность с белорусами, что есть русское общество, а есть кремлевская политика. И наиболее развитая часть русского общества – все же с Беларусью. Сегодня в России нет ничего подобного антиукраинским настроениям в 2014-2015 году. С другой стороны, и Кремль ведет себя не как в Украине. Да, было много опасений, что Путин пошлет в Беларусь своих силовиков, но в итоге он отправил лишь пропагандистов. Поэтому у белорусов нет особых причин обижаться на Кремль. Да, он не поддержал революцию, чего трудно было ожидать в принципе, но он и не стал ее давить так, как давил украинский Майдан. Но, разумеется, белорусская оппозиция по-прежнему боится Кремля и поэтому, в том числе, опасается отвечать насилием на насилие.

Но в то же время и Москва внимательно следит за событиями в Беларуси и пытается сориентироваться, что же делать дальше, в том числе и внутри России. Кажется, что о протестах в Хабаровске уже все забыли. Но это не так: на него обращают внимание в массе русских провинциальных городов. Как только совершается какая-нибудь несправедливость, например, в Пензе, тут же говорят: «Вы хотите новый Хабаровск?!» Ирина Славина сжигает себя в Нижнем Новгороде. «Хотите Хабаровск?» И губернатор Нижнего Глеб Никитин, типичный кремлевский выдвиженец, который никогда не был замечен в либерализме, дает деньги на похороны и лично приходит возложить цветы к гробу погибшей. Хабаровск присутствует во всей политике России как то, что может произойти в любом регионе.

Во Владивостоке бастую докеры. Конфликт вроде бы локальный, но власть и его боится подавлять, потому что это Дальний Восток – вдруг всполыхнет? На самом деле происходящее в Хабаровске очень сдерживает власть и пугает ее. Но пугало бы намного меньше, если бы не Беларусь – большая соседняя страна, в которой, как думают в России, живут такие же «русские люди». Если они смогут скинуть диктатора и получить субсидии от Евросоюза, чтобы без краха экономики двинуться дальше, это будет иметь колоссальное воздействие на Россию. Что делать Путину? Подавить белорусский протест – еще больше настроить против себя мировое сообщество. Не подавить – значит, поспособствовать смене режима. Кремль не знает, что делать. Он загнан в угол.