«Не плати, не работай, не подчиняйся». Интервью с Ниной Багинской, символом белорусского протеста - «Политика»

Одним из символов протестов в Беларуси стала 73-летняя Нина Багинская, которую можно назвать ветераном правозащитного движения – на митинги и пикеты она выходит еще со времен советской власти. В интервью The Insider Багинская рассказала, почему белорусам стоит запастись терпением, а ей – сушеными яблоками, и что надо сделать, чтобы сменить действующий режим в стране.

— Вы ветеран протестного движения в Беларуси. Расскажите, с чего все начиналось?

Еще в молодости я не хотела вступать в комсомол: спорила об этом сперва с учителями в школе, а потом и на работе. Я рвала и выкидывала свой комсомольский билет, а потом приходила учетная карточка, и в бухгалтерии мне говорили: «Вот ты сказала, что не комсомолка, а тут твоя карточка». А я отвечала, что не хочу быть в их комсомоле, не хочу платить обязательные взносы в комсомол – я лучше в Красный Крест взнос заплачу.

В 1988 году я прочитала статью Зенона Позняка и Евгения Шмыгалева «Куропаты – дорога смерти» про то, как под Минском сотрудники НКВД БССР расстреливали десятки тысяч людей <по разным данным, в урочище Куропаты расстреляны от 30 000 до 200 000 человек – The Insider>. Мы тогда уже знали о репрессиях, но не думали, что они были такие массовые. И 30 октября 1988 года я пошла на митинг памяти жертв сталинских репрессий в Куропатах. Это была несогласованная акция: людей разгоняли дубинками и слезоточивым газом. Я тогда посмотрела на все это и подумала, что нужно помогать молодым.

Сперва я участвовала в групповых акциях: приходила, узнавая места сбора по листовкам. Мы засекречивали свою деятельность: телефоны прослушивались, и мы придумали даже свои шифровки. Листовки называли «капустой». Такие диалоги были: «У тебя есть капуста? Нет?» – «Приходи, я привез».

Уже много лет я каждый год хожу на пикеты в Куропатах, даже когда нас там 1-2 человека. За эти годы я протестовала против результатов референдума 1996 года, объединения с Россией, закона о дармоедах — много чего. На одиночные пикеты в Минске я стала выходить, потому что в принципе не могу читать, как незаслуженно сажают людей: делала плакаты в поддержку анархистов, стояла рядом со статуей городовому, когда к ней нельзя было подойти.

— Вы десятилетиями сопротивлялись режиму Лукашенко, но такая массовая поддержка у вас появилась только сейчас. Почему люди потеряли доверие к власти именно сейчас, хотя эта власть уже не впервые фальсифицирует результаты выборов?

Сейчас моей популярности помогли современные технологии. И они же помогают быстро распространять какие-то идеи, информацию. А протесты… Это все накопилось на протяжении многих лет власти Лукашенко. Даже развал Советского Союза – это событие, почва для которого по крупицам накапливалась многие годы. Лукашенко давно всем надоел, но не было такого распространения информации. А тут нашлись те, кто все это заснял, все эти жестокие разборки.

— Все эти годы вас периодически задерживали. Сейчас характер задержаний изменился?

Репрессий стало больше, они стали жестче, но не в отношении меня лично. В моем случае как раз наоборот: стали лояльнее и мягче. Может потому, что сейчас молодежь меня так возвеличила, приезжают журналисты со всех стран, от Бразилии и до Кореи. Меня перестали надолго задерживать – отпускают. Раньше задерживали на три часа и больше, но тогда я начинала капризничать: говорила, что нарушают закон, хотя у нас закон – как мозаичная психопатия нашего президента. В 90-х годах два раза сажали на три дня на Окрестина <в пер. Окрестина в Минске находятся Центр изоляции правонарушителей, а также Изолятор временного содержания, которые стали печально известны пытками и нечеловеческими условиями содержания задержанных после разгона протестов 9-11 августа 2020 года. – The Insider>.

На 15 суток никогда не сажали. Все-таки в 1988 году, когда я присоединилась к БНФ <движение, а затем и оппозиционная партия «Белорусский Народный Фронт» – The Insider>, мне уже было 42. Жесткие репрессии начались в 1997 году, когда Лукашенко после референдума запретил наш бело-красно-белый флаг, а после нас запихивали на Окрестина, когда он в конце 1999 года подписал договор о создании Союзного государства с Россией. Но тогда было сравнительно мало людей из числа протестующих, а сегодня нас сотни тысяч по воскресеньям.

— Сегодня люди, несмотря на жесткое подавление, все еще выходят на мирные протесты. Надолго ли хватит этого миролюбия?

Раньше были тайные смерти: кого-то убирали, кого-то не могли вылечить, глава МВД Юрий Захаренко после того как перешел в оппозицию Лукашенко вообще пропал без вести в 1999 году. Люди пропадали, но единично, это делалось тайно. А теперь – в открытую. 9 августа я впервые увидела раны от резиновых пуль. Такими пулями можно убить. Меня вместо задержания подвезли к больнице скорой помощи, а передо мной был парень: у него из колена достали такую пулю и подарили ему. Или вот убийство Александра Тарайковского около станции метро «Пушкинская». Всё в открытую. Но если жестокость со стороны властей увеличивается, то будет и жестокость со стороны людей. Это все взаимно.

— Как только в Беларуси появляется лидер протеста, его нейтрализуют тем или иным способом. В какой степени для нынешнего белорусского протеста важен конкретный лидер?

Один лидер не нужен. Все лидеры, которые у нас были, теперь сидят. У нас есть самоорганизация, есть люди, которые могут направить других посредством своих идей. Я тоже стараюсь поддержать молодежь. Я считаю, что ни одному народу не нужен президент, тем более, что у нас есть древняя традиция – сейм. А все традиции эпохи Лукашенко, включая его флаг, надо сдать в музей.

— Что в нынешней ситуации могло бы заставить Лукашенко уйти?

Если он так решил – он никогда не уйдет.

— Это может привести к некой партизанской гражданской войне?

На вялом уровне гражданская война уже давно идет. Разве это не гражданская война? Сейчас столько людей сажают в тюрьму, штрафуют. За что вот меня штрафуют? Я разве на них работала? Я на людей работала. Почему эта власть смеет забирать мою пенсию и деньги у других людей? Это тоже своего рода репрессии, которые тянутся еще с 1999 года. И эти репрессии только разгораются: они начали стрелять, есть жертвы, и народ этого не простит. Это уже не тихая гражданская война, это – открытый вызов народу. Например, эпизод, когда Лукашенко ходил с автоматом: против кого автомат? Не против уток же? Люди понимают, что это угроза.

— Что нужно сделать, чтобы что-то изменить?

Нужно объединиться. Самое тяжелое, но эффективное – это всеобщая забастовка: не плати, не работай, не подчиняйся. Сейчас есть массовая поддержка наших флагов. Было бы хорошо, если бы люди массово не платили за квартиру, за проезд, ушли на время с работы. К этому каждый человек должен сам готовиться: я вот, как батареи включат, буду сушить яблоки. И потом, если не будет сахара и соли, пойду к соседке и обменяю на яблоки, как во время войны.

Было бы хорошо, если бы люди массово не платили за квартиру, за проезд, ушли на время с работы

— Как бы Запад мог поддержать Беларусь?

Запад может помочь только обструкцией Лукашенко. Но тогда первые фирмы станут и первыми жертвами, их благосостояние ухудшится. Это тоже выбор. Мы должны понимать, что только мы, белорусы, можем сами изменить что-то в своей стране. Можно прийти в любой храм и упрашивать, стоя на коленях. Но пока ты стоишь на коленях – ты немощный. Нужно встать с колен и действовать. Мне бабушка всегда говорила: у бога проси, а сам работай.

— Говорят, у вас есть чудо-скатерть, и когда вы ее доделаете – власть сменится?

Да, мне о ней еще весной внучка напомнила. Я начала ее вышивать в 2002 году, в центре – символ солнца, вся вышивка – в цветах радуги. Кроме скатерти, есть еще салфетки – на каждой звезда, как символ человека. Только я не все еще вышила. Такие же звезды я хочу нашить на скатерти. Хочу, чтобы мои дети, внуки и правнуки застилали ею стол на свадьбу. Я очень люблю шить, хотя с такими пальцами это становится сложно. Но когда я шью, то успокаиваюсь. Это моя отдушина. Но я пока скатерть так и не дошила, поэтому и власть не сменилась. Каюсь.

В детстве моей любимой книгой был «Спартак» Рафаэлло Джованьоли. Может, повлияла романтика этой книги. Хочу найти свое место в этой борьбе за добро и правду, как было и со Спартаком. А вообще мне просто весело и интересно жить. Выходить на протесты – это кайф. И пока у меня мозги нормальные, я хочу продолжать эти акции. Но героиней я себя не считаю: чем известнее я становлюсь, тем меньше у меня остается времени, чтобы, наконец, закончить эту скатерть.